Стикс - Страница 11

Не было никаких сомнений в том, что он все это уже видел и раньше. До боли знакомые, много раз пропущенные через себя детали: исколотые ножами тела, мертвые лица, которые он, без сомнения, когда-то видел, безобразные подробности истерзанной плоти: «…десять проникающих ранений грудной клетки спереди — справа и слева, повреждены сердце, сердечная сумка, аорта, легкие, легочная артерия…» Да, он думал об этом много и долго. Думал и размышлял: почему? зачем?

— Ну, что? — спросил капитан Свистунов. — Что-нибудь прояснилось?

— Не знаю. Но я видел это, — с уверенностью сказал он.

— Конечно, видел. Мы вместе выезжали на осмотр места происшествия. Ты разрешишь, я взгляну?

— Да, конечно.

Свистунов пододвинул к себе дело. Сделался вдруг нервным, начал листать, морщиться, оттягивать ворот рубашки, словно тот душил и мешал двигаться и был собачьим ошейником, никак не воротником.

— Ты спросил, Ваня: «Не брал ли я взятки». А я ответил: «Не пойман — не вор». Так вот, Иван Александрович Мукаев: я понятия не имею, почему ты не посвящал меня в подробности своего расследования. Потому что ничего такого, чего бы я не знал раньше, здесь нет. Ты понимаешь?

— Нет.

— А я так думаю, что последние несколько листов здесь просто-напросто отсутствуют. Вырваны, изъяты.

— Как это?

— А так. Ты изъял их отсюда, Ваня. И где ж они теперь?

— Не знаю.

— Дома? Порвал? Сжег? Я хочу знать, где они?

— Клянусь тебе: не помню!

— Тебе заплатили? Кто заплатил? Как другу скажи, я ж никому. Все понимаю.

— Да не знаю я ничего! Да я полжизни бы отдал, чтобы хоть что-нибудь в голове прояснилось!

— Я видел, как ты уезжал в тот день, — сказал вдруг Свистунов.

— Следил за мной? Ты за мной следил?! — спокойнее, туда его, внутрь, этот пузырь.

— Ну что ты, Ваня! Присматривался. Последние дни очень внимательно к тебе присматривался. Машину свою ты из гаража не стал выводить. Выйдя на трассу, поднял руку, проголосовал, поймал частника и поехал.

— Куда?

— В сторону Горетовки.

— Горетовка? Что это Горетовка? — Вспышка перед глазами, и что-то теплое разлилось внутри. Горетовка… До боли знакомое.

— Большой поселок на самой окраине района, километрах в тридцати отсюда. Там нашли первый труп. Восемнадцать лет назад. Вспоминаешь?

— Женский, — прошептал он.

— Ну да. Женский. Вообще, странный тип этот наш серийный маньяк, и понять его очень непросто. На первый взгляд, кто под горячую руку попал, того и истыкал ножом. Причем выбирает какой-то отстой. Та, первая, была местная б… Пила, как сапожник. И сначала даже значения не придали: подумали, очередной хахаль ножичком животик почесал. Всю Горетовку перетрясли. Задержали одного. «Да, — говорит, — пили. Вместе пили. Больше ничего не помню». Ну, его и посадили. Что ж невероятного? Перепились, подрались. Никто ничего не помнит. Два года тихо было. Ты соображаешь, Ваня? Два года!

— А потом?

— Потом, осенью, нашли еще один труп. На этот раз мужской. Алкаш из местных.

— Тоже из Горетовки?

— Именно. Собутыльник той бабы, что была первой жертвой. Но на этом все. В Горетовке — все. Через год нашли труп километрах в трех, в Елях, потом в десяти, в Богачах, потом… В общем, в окрестных деревнях, а один здесь, в Р-ске. В городе.

— Дальше.

— Дальше? А дальше все. Прошло ни много ни мало десять лет. Тишь да гладь да божья благодать. Вэри Вэл совсем успокоился, стареть начал, добреть. Тебя пригрел, лелеять стал. Да и то сказать, Ваня: у тебя талант. Все грамотно, правильно, четко, бандиты сами чистосердечные признания пишут.

— Но я ж, говорят, пил.

— Пил, но никогда не напивался. Иной раз невозможно было с точностью определить, пьяный ты или трезвый. Пол-литровая бутылка водки в сейфе у тебя всегда стояла, факт. Но пьяницей тебя назвать… Нет, Ваня. Ты глушил какую-то странную, непонятную тоску в себе. Черную тоску. Недаром тебя прозвали Мукой. Что-то тебя за душу тянуло. Но что? Никому ты про себя правды не говорил. Вот и поди отыщи ее теперь, правду эту.

— Когда прошло десять лет, что случилось?

— Два года назад нашли еще один труп. Снова в городе. На этот раз тоже женщина легкого поведения. Следователь, на котором висело дело, со страху ушел на пенсию, и оно попало к тебе. Ты взял. А потом нашли еще три трупа с разницей в полгода.

— Раньше, значит, было в год.

— А болезнь, Ваня, с годами обостряется. Осень и весна — вот когда у них кризис. У психов тире маньяков.

— Значит, последний труп нашли этой осенью?

— Нуда. Вспомнил?

Он вспомнил: деревня. Да, именно деревня. Под ногами жидкая глина цвета ржавчины, листья еще цепляются за ветки деревьев, но края их съела та же противная ржа. Тоска, смутная, непонятная тоска. Идет дождь, все время дождь. Небо отвратительного стального цвета, солнца нет так долго, что кажется, будто на земле наступила одна долгая, бесконечная ночь. И в этой ночи, в этом сером, склизком месиве, которое называют туманом, смутные очертания человека. Кто-то кого-то ищет. Так и хочется стряхнуть с себя этот туман, такой он весомый, липкий.

Потом он помнит тело, лежащее в грязи. Все также холодно и мокро. А дождь хлещет и хлещет. Какие тут следы! Все смыто к черту! И кровь тоже. Какая-то сплошная серость, и название у деревни подходящее.

— Ржаксы, — выдавил он. — Деревня Ржаксы.

— Слава тебе, Господи! — счувством сказал друг детства Руслан Свистунов. Потом спросил: — Закурим, что ли?

— Я не курю, — привычно ответил он, глянув на пачку «Явы».

— Вот как? Ну что ж. А я вот закурю. Дым не помешает?